Из жизни карамели  - Виктория Платова

В башни-призраки можно было верить, а можно – не верить, но Рыба-Молот поверил сразу и безоговорочно.

Пока они ехали к замку – мимо Монблана, реликтовой березовой рощи, лыжного трамплина и множества построек неизвестного предназначения, – Рыба-Молот прикидывал, какое количество человек здесь проживает. И сколько детей и жен имеется в активе Панибратца. О моногамности или, напротив, полигамности драконов Рыбе не было известно ничего, но человеческая ипостась его нового хозяина выглядела вполне европейской, следовательно – моногамной.

Одна жена, – решил про себя Рыба, – но не первая, а третья или четвертая. Он их меняет каждые три года, а то и чаще, – обновляет автопарк. Нынешняя жена моложе его лет на двадцать – двадцать пять и является ровесницей его детей от первого брака. Не исключено, что она уже родила ему ребенка, может, даже не одного.

Двух максимум.

Или два раза по двойне.

Или раз по тройне.

Или – р-раз! – и из известного места выскочил один, а потом уже вывалилась тройня.

Вряд ли старшие дети живут с отцом, равно как и их матери, бывшие жены. Итого в семье может насчитываться человек шесть. Плюс обслуга, мамки-няньки, гувернантки, бонны, шофер, составитель личных гороскопов и тренер по верховой езде. Неизвестно почему Рыба-Молот приплел еще и тренера с составителем, но вместе с ними стадо возросло до двадцати голов.

Готовить на двадцать человек ему, профессионалу с пятнадцатилетним стажем, не составит особого труда.

Успокоенный этими подсчетами, но в большей мере – жалованьем в три тысячи у. е., Рыба-Молот посмотрел на свое будущее с оптимизмом. Непонятно было только, как в это будущее затесалась прививка от малярии, но заморачиваться ею в текущий момент времени Рыба не стал. Что будет – то и будет, а чему быть – того не миновать.

Нельзя сказать, что Молотовская дедукция сработала на все сто процентов, так – на тридцать-сорок. Но и это можно было считать достижением, учитывая сложность и запутанность внутривидовых связей драконьего семейства.

У Панибратца действительно оказалась одна жена (седьмая по счету), но ей было значительно больше двадцати. Тридцать пять или около того. Жену звали по-простецки – Мария Сергеевна, сама же она просила звать ее Мари и постоянно намекала на французские корни. И на родство со скульптором Огюстом Роденом по отцовской линии и с актером Жаном Габеном по материнской. Ни особой красотой, ни особым умом Марь-Сергевна не отличалась – и было совершенно непонятно, чем она прельстила великого дракона Панибратца. Вот если бы на ее месте оказалась Изящная Птица, – уже привычно рассуждал Рыба-Молот, тогда бы и вопросов не возникло. А так – сплошные вопросы.

Рожа у наследницы Родена с Габеном была абсолютно рязанская, глуповатая и веснушчатая. Несмотря на все ухищрения Марь-Сергевны, кремы, притирки и еженедельную чистку лица при помощи постоянно сменяющих друг друга косметологов (один был даже выписан из Берна), – веснушки не пропадали. А если пропадали, то через день появлялись вновь, в еще большем количестве. От постоянных неудач на фронте борьбы с веснушками характер Марь-Сергевны, и без того не сахарный, испортился окончательно. Домашнюю челядь она держала в ежовых рукавицах, гоняла за сто верст по пустякам и изводила мелочными придирками. Из-за этих придирок, произвольной задержки зарплат и общей несправедливости обслуга частенько делала ноги, не дожидаясь выходного пособия. Приезд в замок одинокого Рыбы-Молота почти совпал по времени с бегством целого семейства молдаван, до того исправно работавших в саду у Панибратца лет пять. Они еще помнили предыдущую, шестую жену хозяина. Тоже не отличавшуюся красотой и девичеством, но (не в пример Марь-Сергевне) обладавшую кротким и покладистым нравом. У шестой жены по имени Марь-Васильна был только один недостаток: она любила пострелять по живым мишеням. Не часто, а раз в месяц, в полнолуние. Стоило лишь наступить этой жуткой лунной фазе, как Марь-Васильна, абсолютно голая, с распущенными волосами и глазами, горящими недобрым огнем, выходила на балюстраду замка со снайперской винтовкой в руках.

– Кто не спрятался – я не виновата! – зычным голосом кричала Марь-Васильна и поднимала винтовку.

И горе было человеку или животному в радиусе пяти километров вокруг! Наученные горьким опытом обитатели панибратцева поместья в эту ночь на улицу не выходили, но пришлых людей, дичь и ночных птиц Марь-Васильна время от времени заваливала. Однажды завалила даже какого-то деятеля с телевидения, заплутавшего на своем джипе по дороге домой и случайно забредшего на территорию спросить дорогу. Панибратцу тогда пришлось задействовать все свои связи на самом верху, чтобы дело замяли. Дело таки замяли, но тут начала свои выступления радикальная оппозиция, утверждавшая, что деятель с телевидения пал жертвой кровавой гэбни. И что он – первая ласточка, и что кремлядь на нем не остановится, и что призрак нового Сталина уже распростер над родиной черные крыла. Поскольку радикальная оппозиция давала свои страстные комментарии в основном на английском и в основном на западных каналах, информация о них дошла до Панибратца не сразу и в усеченном (если не сказать – искаженном) виде.

И Панибратец сильно расстроился.

Настолько сильно, что в конечном итоге с Марь-Васильной развелся, бросив напоследок вошедшую в анналы фразу: «Из-за тебя, шалавы, чуть не произошла оранжевая революция!» А может, не развелся – может, она ушла сама, из боязни, что скорый на расправу Панибратец испепелит ее. Во всяком случае, больше ее никто в замке не видел. Зато ее вроде бы видели в телевизоре, на канале «Спорт», где она выступала за сборную Польши по стендовой стрельбе.

Сведения о предыдущих пяти женах Панибратца отсутствовали напрочь, зато присутствовали четверо их разнополых детей от восьми до тринадцати. Еще двое – трех с половиной и пяти лет, были оставлены отцу-Панибратцу членом польской сборной по стендовой стрельбе Марь-Васильной. Последними в длинном детском списке значились трое собственных детей Марь-Сергевны, прижитых с первым мужем, ветеринаром из Шатуры. А общих детей у них с Панибратцем не было, но Рыба-Молот не сомневался, что рано или поздно они появятся.

Если, конечно, не исчезнет сама Марь-Сергевна.

Этого жаждали все обитатели дома, независимо от пола, возраста и вероисповедания. Прежде чем заснуть, каждый из них (от младшей горничной до смотрителя мельницы на поле «ни для чего») хоть минуту, да уделял сладостной мечте об изгнании стервы Мари из панибратцева Эдема. О несчастном случае с ней – обязательно со смертельным исходом, пролонгированным и ужасным. «Чтоб мучилась, тварюка, дней пять, криком кричала», – озвучил Рыбе свои пожелания егерь Михей, по совместительству исполняющий обязанности сантехника. «Чтобы ее, гадину, паралич разбил», – озвучила Рыбе свои пожелания старшая горничная Анастасия. Этого страстно возжелал и сам Рыба, стоило ему только познакомиться с Марь-Сергевной.

– Госс-падя, где ж он такие рыла берет, одно другого кошмарнее, – сказала Марь-Сергевна, глядя новому повару прямо в глаза.

Под «он» имелся в виду Панибратец, а под «рылом» – непосредственно Рыба-Молот.